Юрий Альберт. Что я видел. – М. : Новое литературное обозрение, 2011. – 272 с.: ил. – (Очерки визуальности).
Сон – древнейшее из визуальных искусств и из них же – парадоксальнейшее: всем, кроме самого сновидца, оно, по странному недосмотру Создателя, доступно почти исключительно в качестве искусства словесного – в пересказах.
То есть, помимо всего прочего, именно сон (а вовсе не живопись – и не литература, возникшие исторически гораздо позже, чем он) достоин считаться родоначальником ещё одного искусства. По ещё одному озадачивающему упущению Творца (или, что вероятнее, по хитрому Его умыслу) это прелюбопытное искусство, знакомое ещё древним грекам, не получило в нашей культуре сколько-нибудь заметного статуса – однако оно обладает совсем ещё, по существу, не освоенным смыслопорождающим потенциалом. Я имею в виду искусство экфрасиса. Древнейший экфрасис – пересказ увиденного во сне.
Конечно, владеющий навыками рисования может приснившееся и нарисовать. Правда, специфику сна это передаст даже, пожалуй, ещё хуже, чем слово: картинка, в отличие от живого непредсказуемого сновидения – статична. В этом смысле у слова – подвижного, развёртывающегося во времени, а значит, способного к неожиданностям - серьёзные преимущества перед графикой и живописью. Кстати, есть у него и ещё одно преимущество, менее очевидное: оно, в отличие от изображения, оставляет своего читателя свободным – и способным достраивать в ответ прочитанному собственное внутреннее сновидение. На этом, собственно, и держится вся художественная литература.
Вполне возможно, именно поэтому художник Юрий Альберт, задавшись целью собирания своих снов, не стал – хотя он-то как раз мог бы – рисовать увиденное, а принялся пересказывать его словами. Тем не менее, соответствующую книгу, "ночной дневник", он издал в серии "Очерки визуальности" - что свидетельствует о безупречном понимании сути предмета.
Далее, автор сделал ещё один мудрый шаг. Он воздержался от толкования увиденного: не стал навязывать сновидениям интерпретаций, разными типами которых наша с вами культура прямо-таки перенасыщена. Он просто записал то, что увидел, оставив читателя наедине с, так сказать, сновидческой массой.
Как известно, именно в таких ситуациях – когда читатель лишён подпорок и остаётся со смысловым материалом один на один – понимается (и придумывается) самое интересное. Так случилось и на этот раз.
То, что автор – будучи волею исторических судеб художником – видел много снов об искусстве, картинах, выставках, инсталляциях, художественной и околохудожественной жизни – даже не самое главное. Хотя да, это интересно само по себе. Мыслима даже целая область искусствоведения, которая занималась бы особенностями существования – и возникновения – произведений искусства во сне, а также закономерностями их восприятия (онейроэстетика?).
Книга Альберта предоставляет нам для этого много интригующего материала. Произведения онейроискусства являлись ему в завидном множестве. "Сегодня во сне, – записывает он 08.10.01., - мне кто-то показывал такую работу: на тарелке две рыбы соединены как-то так, что у них один хвост. Одна лежит прямо на тарелке, другая над ней. " "Во сне был на выставке, - пишет через месяц с небольшим, - где видел новую работу Дубосарского и Виноградова – портрет Игната Данильцева – лицо дано чуть сверху, колорит сине-зелёный [как вам идея онейроколористики? – О.Б.-Г.], а правый верхний и левый нижний углы замазаны белой краской. " А вот какой устроили ему во сне показ мод, "в котором участвовали наряду с настоящими модельерами и художники" - запомнилась сновидцу модель Комара и Меламида: "два молодых человека в нормальных негнущихся серых костюмах размахивали большими швабрами, кажется, изображавшими кисти, на которые были намотаны и развевались рулоны холста шириной сантиметров сорок".
Ох, не случайно всё это!
В снах, то есть, важно то, что они просто случаются – как суверенная и своевольная реальность. Они не только что-то отражают и что-то означают – они ещё и сами по себе.
О том, как во сне отражаются душевные и биографические особенности сновидца, наговорено много. В догадках о том, как сновидения предвещают будущее, человечество тоже поупражнялось изрядно. Но хорошо ли понято, что происходит с реальностью как таковой, когда она попадает в сны? По каким законам она там существует?
Что мы могли бы сказать, например, о географии и топографии сновидений? - о самих по себе, а не о том, как в них проговаривается личный опыт и личные трудности владельца сна. А что - о являющейся в них архитектуре?
В снах московского жителя Юрия Альберта, например, совершенно явно проступают черты Иномосковья: сновидческой изнанки нашего города. Улицы, кварталы, дома, линии метро, которые показываются только во сне.
Каждый москвич по этому Иномосковью хаживал, по некоторым его местам – не раз, и многое мог бы о нём рассказать. А что, если собрать и сопоставить свидетельства?
Области знаний, которые занимались бы осмыслением сновидческого существования пространств и городов, можно было бы назвать онейрогеографией, онейроубранистикой. Особенности поведения снящихся персонажей – онейропсихологией. Метаморфозы языка (языков) во сне – онейролингвистикой.
Область дневных грёз и сфера ночных видений – две рыбы с одним общим хвостом. У каждой – собственная физиология, и плывут они явно в разные стороны. Только общий хвост не даёт им потерять друг друга – и влечёт всякий раз более слабую рыбу вслед за более сильной.
Один собеседник (незадолго перед тем явившийся автору этих строк, что характерно, во сне) рассказывал, будто в 90-х годах минувшего столетия в Екатеринбурге некто пытался издавать газету сновидений. Вот! – подпрыгнул на месте автор этих строк, поражённый точностью замысла (неведомой, может быть, и самому издателю безвестной газеты). Ведь мало кто обращал внимание на то, что текущая история совершенно так же, как в дневном бодрствовании её участников, хотя и на свой лад - осуществляется в их ночных видениях. Просто у внимания к этому настолько нет традиций, что у онейрогазеты, по всей видимости, не случилось ни широкой известности, ни далеко идущего продолжения.
Сон – древнейшее из визуальных искусств и из них же – парадоксальнейшее: всем, кроме самого сновидца, оно, по странному недосмотру Создателя, доступно почти исключительно в качестве искусства словесного – в пересказах.
То есть, помимо всего прочего, именно сон (а вовсе не живопись – и не литература, возникшие исторически гораздо позже, чем он) достоин считаться родоначальником ещё одного искусства. По ещё одному озадачивающему упущению Творца (или, что вероятнее, по хитрому Его умыслу) это прелюбопытное искусство, знакомое ещё древним грекам, не получило в нашей культуре сколько-нибудь заметного статуса – однако оно обладает совсем ещё, по существу, не освоенным смыслопорождающим потенциалом. Я имею в виду искусство экфрасиса. Древнейший экфрасис – пересказ увиденного во сне.
Конечно, владеющий навыками рисования может приснившееся и нарисовать. Правда, специфику сна это передаст даже, пожалуй, ещё хуже, чем слово: картинка, в отличие от живого непредсказуемого сновидения – статична. В этом смысле у слова – подвижного, развёртывающегося во времени, а значит, способного к неожиданностям - серьёзные преимущества перед графикой и живописью. Кстати, есть у него и ещё одно преимущество, менее очевидное: оно, в отличие от изображения, оставляет своего читателя свободным – и способным достраивать в ответ прочитанному собственное внутреннее сновидение. На этом, собственно, и держится вся художественная литература.
Вполне возможно, именно поэтому художник Юрий Альберт, задавшись целью собирания своих снов, не стал – хотя он-то как раз мог бы – рисовать увиденное, а принялся пересказывать его словами. Тем не менее, соответствующую книгу, "ночной дневник", он издал в серии "Очерки визуальности" - что свидетельствует о безупречном понимании сути предмета.
Далее, автор сделал ещё один мудрый шаг. Он воздержался от толкования увиденного: не стал навязывать сновидениям интерпретаций, разными типами которых наша с вами культура прямо-таки перенасыщена. Он просто записал то, что увидел, оставив читателя наедине с, так сказать, сновидческой массой.
Как известно, именно в таких ситуациях – когда читатель лишён подпорок и остаётся со смысловым материалом один на один – понимается (и придумывается) самое интересное. Так случилось и на этот раз.
То, что автор – будучи волею исторических судеб художником – видел много снов об искусстве, картинах, выставках, инсталляциях, художественной и околохудожественной жизни – даже не самое главное. Хотя да, это интересно само по себе. Мыслима даже целая область искусствоведения, которая занималась бы особенностями существования – и возникновения – произведений искусства во сне, а также закономерностями их восприятия (онейроэстетика?).
Книга Альберта предоставляет нам для этого много интригующего материала. Произведения онейроискусства являлись ему в завидном множестве. "Сегодня во сне, – записывает он 08.10.01., - мне кто-то показывал такую работу: на тарелке две рыбы соединены как-то так, что у них один хвост. Одна лежит прямо на тарелке, другая над ней. " "Во сне был на выставке, - пишет через месяц с небольшим, - где видел новую работу Дубосарского и Виноградова – портрет Игната Данильцева – лицо дано чуть сверху, колорит сине-зелёный [как вам идея онейроколористики? – О.Б.-Г.], а правый верхний и левый нижний углы замазаны белой краской. " А вот какой устроили ему во сне показ мод, "в котором участвовали наряду с настоящими модельерами и художники" - запомнилась сновидцу модель Комара и Меламида: "два молодых человека в нормальных негнущихся серых костюмах размахивали большими швабрами, кажется, изображавшими кисти, на которые были намотаны и развевались рулоны холста шириной сантиметров сорок".
Ох, не случайно всё это!
В снах, то есть, важно то, что они просто случаются – как суверенная и своевольная реальность. Они не только что-то отражают и что-то означают – они ещё и сами по себе.
О том, как во сне отражаются душевные и биографические особенности сновидца, наговорено много. В догадках о том, как сновидения предвещают будущее, человечество тоже поупражнялось изрядно. Но хорошо ли понято, что происходит с реальностью как таковой, когда она попадает в сны? По каким законам она там существует?
Что мы могли бы сказать, например, о географии и топографии сновидений? - о самих по себе, а не о том, как в них проговаривается личный опыт и личные трудности владельца сна. А что - о являющейся в них архитектуре?
В снах московского жителя Юрия Альберта, например, совершенно явно проступают черты Иномосковья: сновидческой изнанки нашего города. Улицы, кварталы, дома, линии метро, которые показываются только во сне.
Каждый москвич по этому Иномосковью хаживал, по некоторым его местам – не раз, и многое мог бы о нём рассказать. А что, если собрать и сопоставить свидетельства?
Области знаний, которые занимались бы осмыслением сновидческого существования пространств и городов, можно было бы назвать онейрогеографией, онейроубранистикой. Особенности поведения снящихся персонажей – онейропсихологией. Метаморфозы языка (языков) во сне – онейролингвистикой.
Область дневных грёз и сфера ночных видений – две рыбы с одним общим хвостом. У каждой – собственная физиология, и плывут они явно в разные стороны. Только общий хвост не даёт им потерять друг друга – и влечёт всякий раз более слабую рыбу вслед за более сильной.
Один собеседник (незадолго перед тем явившийся автору этих строк, что характерно, во сне) рассказывал, будто в 90-х годах минувшего столетия в Екатеринбурге некто пытался издавать газету сновидений. Вот! – подпрыгнул на месте автор этих строк, поражённый точностью замысла (неведомой, может быть, и самому издателю безвестной газеты). Ведь мало кто обращал внимание на то, что текущая история совершенно так же, как в дневном бодрствовании её участников, хотя и на свой лад - осуществляется в их ночных видениях. Просто у внимания к этому настолько нет традиций, что у онейрогазеты, по всей видимости, не случилось ни широкой известности, ни далеко идущего продолжения.