Архивный проект. Часть 32. Философия и начало переосознания христианства
В этой беседе Пятигорский задает невероятно интересную тему, предлагая взглянуть на философию конца XVIII – второй трети XIX века (да-да, на всю философию того времени, по крайней мере, на крупные фигуры) как на христианскую. Предложение довольно неожиданное, ведь после "века разума", после Великой французской революции и некоторых иных событий, христианство в европейской жизни кажется несколько отодвинутым на задний план. По крайней мере, отступившим с линии интеллектуального фронта, оставаясь, конечно, важным для жизни так называемых "простых людей" – и, конечно, для политической истории. Несмотря на то, что и Кант, и Шопенгауэр, и Гегель, и Фихте, и Маркс, и Фейербах, и Ницше много (и часто очень враждебно) писали о христианстве (и о религии в целом), оно представляется для них одним из объектов философствования, а не его источником или условием. И вдруг Пятигорский предлагает совсем иной контекст – мол, (сильно заостряя) без христианства ничего бы этого не было.
Мне кажется, это глубоко верный взгляд – даже не с чисто философской точки зрения (в этой области я профан, конечно), но даже с историко-культурной и чисто исторической. Прежде всего, "поражение" христианства, произошедшее в Европе во второй половине XVIII столетия, не было ни сокрушительным, ни окончательным. Безусловно, критика католицизма (например, вольтеровская) или страшные массовые репрессии якобинцев против священников и самой церкви нанесли довольно сильный урон. Сама идея заменить христианство Культом Верховного Существа и Культом Разума говорит не об атеизме, а об усталости от древней религиозной институции, бывшей частью "старого режима". Плюс, конечно, влияние идей Руссо. Последовательный атеизм исповедовал лишь главный радикал того времени, маркиз де Сад да некоторые либертены, однако сложно назвать эти взгляды популярными, а их носителей – сколько-нибудь влиятельными. Пришедший на смену Революции Наполеон предпочел установить с католической церковью прагматические отношения, попытавшись превратить ее в своего политического союзника (военным союзником, как известно, он Ватикан не считал – вспомним знаменитый риторический вопрос императора о количестве батальонов, которые может мобилизовать папа). Наконец, уже после реставрации Бурбонов некоторые крайние республиканцы во Франции и других европейских странах щеголяли богоборчеством и даже атеизмом, но и они особого воздействия на умы не оказывали.
Александр Пятигорский в Ницце, 2008. Фото Людмилы Пятигорской
И это в вечно революционной Франции того времени! Что же до остальных европейских стран, то якобинские гонения на веру лишь укрепили авторитет христианства, а победа над Наполеоном и создание "Священного Союза" (обратите внимание на название!) вернуло его на те позиции, которые ни католицизм, ни протестантизм не занимали даже во второй половине XVIII столетия. Церковь (особенно католическая) считалась основным оппонентом революции; оттого главный роман о французском обществе времен Реставрации назывался "Красное и черное" – то есть, революция vs. церковь. Что же до стран, менее затронутых революционными событиями – в основном, протестантских – то здесь авторитет христианства оставался незыблем; более того, самые прогрессивные общественные инициативы, вроде отмены рабства или социальной филантропии, были освящены разнообразными протестантскими церквями – от шотландского пресвитерианства и англиканства до лютеранства, баптизма, реформизма, методизма и так далее. Университеты, школы, больницы, работные дома, помощь бездомным и забота о заключенных в тюрьмах – все это было бы невозможным без протестантизма (этим он – и отчасти католицизм того времени – отличается от русской православной церкви, которая благополучно игнорировала многие социальные функции). Наконец – если уж вернуться к политике того времени – именно христианские церкви стояли во главе национального сопротивления некоторых европейских народов – к примеру, католическая в Ирландии и Польше.
Но вышесказанное отнюдь не значит, что христианство "сдало" свои позиции в отвлеченном мире идей и концепций. Даже если не брать философов, названных Пятигорским, в остатке мы обнаружим немало первоклассных мыслителей, идеологов и философских публицистов, теснейшим образом связанных с христианством, более того, считающих себя выразителями духа и буквы религии, толкователями и отчасти реформаторами ее. Жозеф де Местр, Франсуа Рене де Шатобриан, Серен Кьеркегор (его Пятигорский упоминает), кардинал Ньюман, русский Чаадаев – это только первые имена, которые приходят на ум. Я уже не говорю о христианских социалистах, от Ламенне до британского Фабианского общества. Все они не только составляли важнейший контекст, в котором мыслили и действовали, скажем, Гегель или Маркс; некоторых из них читать сегодня гораздо интереснее, чем философов, привычно "назначенных" главными по своему времени. О де Местре точно и проницательно написал в свое время Исайя Берлин; Шатобриан повлиял на несколько поколений авторов во Франции (а его "Замогильные записки" – несомненный литературный шедевр), а с Чаадаевым и так все понятно, не стоит тратить красноречие по столь очевидному случаю. Наконец, по мнению многих (и я к нему присоединяюсь) Кьеркегор – один из самых оригинальных и "современных" (что бы это слово ни значило) философов позапрошлого столетия.
Однако главное все же другое. Как говорит Пятигорский, для Канта, к примеру, протестантизм был "естественным неотрефлексированным состоянием". Гегель создал, по сути, глубоко мистическую, во многом напоминающую католическую, философскую систему. Профетизм марксизма невозможно понять без немецкого анабаптизма и кальвинистской концепции предопределения. Сколько бы философы XIX века ни пытались выглядеть "другими" в отношении христианства, как бы тщательно они ни пытались возвести порой антихристианские редуты, само вещество их мысли состояло из него. Важно было только понять это – и сделать соответствующие выводы. Для самого радикального моралиста (и, конечно, самого последовательного нигилиста) того века, Льва Толстого, отправной точкой стал пересказ своими словами Нового Завета.
Беседа Александра Моисеевича Пятигорского (с этой передачи дикторы раскрывают его настоящую фамилию, но отчего-то зовут по-прежнему "Андреем") о философии XIX века и переосознании христианства в Европе того времени прозвучала в эфире Радио Свобода 11 марта 1977 года.
Ваш браузер не поддерживает HTML5
Александр Пятигорский. Философия Нового времени. Философия и начало переосознания христианства
Проект "Свободный философ Пятигорский" готовится совместно с Фондом Александра Пятигорского. Благодарим руководство Фонда и лично Людмилу Пятигорскую за сотрудничество. Напоминаю, этот проект был бы невозможен без архивиста "Свободы" Ольги Широковой, являющейся соавтором всего начинания. Постоянная заглавная фотография рубрики сделана Петром Серебряным в лондонской квартире А.М. Пятигорского в 2006 году.
